Мамино.

Тайны – любопытнейшие вещи. Они очень непрочные и легко разрушаются, поэтому их предпочитают скрывать.

Факты, наоборот, сильные и прочные. Они доказаны. В отличие от тайн они доступны всем, все их видят и знают. И это порой делает их более пугающими, чем самая страшная, тщательно скрываемая от других тайна.

В озере Ару увидела, как тайна перестаёт быть тайной и становится фактом.

Тайна: Спящий знал её маму.

Факт: он не просто знал её.

Скажем, Ару «знала» курьера, который приносил им почту. Он в семнадцать лет сменил имя на Голубого Кришну и был очень смышлёным парнем. У него в наушниках всегда играла мрачноватая индийская музыка, и он часто говорил девочке, что её аура «недостаточно яркая» и ей стоит пить больше чая. Она «знала» П. Догги, пуделя, которого выгуливала летом. Он воровал её кроссовки и закапывал бутерброды с арахисовым маслом. Но Спящий знал её маму совсем по-другому.

Когда она заглянула в озеро, то увидела мамино воспоминание: мама, гораздо моложе, чем сейчас, шла с ним за ручку. Они прогуливались по берегу реки и смеялись. А потом остановились и… поцеловались.

Спящий не просто когда-то знал её маму, он… любил её. И она любила его. В этом воспоминании мама искренне улыбалась, и Ару никогда не видела её такой счастливой. Девочка даже почувствовала ревность и обиду, хотя тут же постаралась запихнуть их подальше. Кем же была её мама? Ару жадно склонилась к самой воде, почти касаясь её носом.

Изображение сменилось: теперь мама стояла у двери какого-то дома, который Ару никогда прежде не видела. Да, доктор Критика Ша ждала у входа и тихонько барабанила пальцами по животу. Ару привыкла видеть маму-профессора в затасканной одежде, кофте с протёртыми на локтях рукавами и поношенной юбке, из-под которой торчала оторванная подкладка. Но в воспоминании на ней красовался бархатный сальвар камиз, волосы были уложены в причудливые локоны, а голову украшала бриллиантовая диадема.

Дверь в дом открылась, и на пороге появился пожилой мужчина, который был явно удивлён её видом.

– Критика, – ахнул он. – Ты рано, праздник Дивали ещё не скоро, дитя моё. Твои сёстры ждут тебя внутри. – Она медлила, стоя на пороге, и глаза мужчины опустились на её живот. – Так это… это случилось?

– Да, – ответила она. Её голос был холодным и безжизненным.

Ару не сразу сообразила, что у мамы в животе.

Точнее, кто. Она.

– Он не тот, за кого мы его принимали, – проговорила мама сквозь слезы. – И я не могу это допустить. Ты прекрасно знаешь: как только ребенок подрастет, Суйодхане суждено стать… стать…

– Спящим, – договорил за неё старик. – Знаю, дочка.

– Но должен же быть какой-то выход! Он прекрасно знает пророчество и верит, что не поддастся ему. У неё мог бы быть отец. Мы могли бы стать семьей… – Голос мамы дрогнул на последних словах. – Он не может изменить свою судьбу, я знаю.

– Никто не в силах изменить свою судьбу.

– Так что же мне делать, отец?

Ару вздрогнула. Её дедушка. Мама рассказывала, что он умер, когда Ару была совсем крошкой, поэтому она не помнила его.

Он пожал плечами.

– Выбирать тебе. Ребенок или возлюбленный.

– Я не могу.

– Придётся, – проговорил отец. – Ты уже выполнила свой долг и украла его сердце. Думаю, он раскрыл тебе тайну, как его победить?

Критика отвернулась.

– Он доверился мне. Я никогда не предам его. Верю, что мир можно изменить, что наша судьба – это не петля на шее, а крылья, с помощью которых можно взлететь!

Её отец тихо засмеялся.

– Верь во что хочешь. Ты слишком молода, Критика. Молода, красива и умна. Всё, о чём я тебя прошу: не надо портить себе жизнь.

При этих словах взгляд Критики стал жёстким.

– Разве поступать так, как я считаю правильным, означает портить жизнь?

Отец перестал смеяться.

– Если выберешь этот путь, то подвергнешь опасности всю свою семью и нарушишь обет панчаканий.

– Я убеждена, что наша задача – не только выращивание потомства, – прошептала она.

Отец нахмурился.

– Ты больше никогда не сможешь переступить порог этого дома!

При этих словах мама Ару вздрогнула, но гордо подняла подбородок.

– Это уже давно не мой дом.

– Значит, так тому и быть, – сказал отец и захлопнул дверь у неё перед носом.

Картинка быстро сменилась. Теперь на маме была больничная ночная рубашка, она баюкала младенца. Её. Ару. Рядом с ней на стуле сидел, свесив голову, Спящий, в футболке с надписью «Я – папочка». На его коленях лежал букет цветов. Критика смотрела, как он спит, и поглядывала то на него, то на Ару.

Потом она подняла голову к потолку и прошептала:

– Я люблю вас обоих. Когда-нибудь, надеюсь, вы поймёте: я делаю это, чтобы освободить вас. Освободить нас всех.

И снова картинка сменилась. На этот раз Ару перенеслась в музей. Но он выглядел совсем не так, как она привыкла: здесь стояли другие статуи, за исключением каменного слона, которого пока не передвинули в холл. Всё было новенькое и сверкало. Маленькая табличка на двери гласила: «Музей искусства и культуры Древней Индии. Скоро открытие!»

Критика ходила по залу Богов. Статуи были накрыты белой тканью, и зал напоминал комнату со скудно одетыми призраками. В руках она держала что-то маленькое и сияющее, а по её щекам катились слезы.

Женщина остановилась в конце зала, там, где стояла лампа.

– Прости, – произнесла она, – мне очень жаль. Я никогда не хотела, чтобы это произошло. Но помни: я воспользовалась твоей тайной не чтобы уничтожить тебя, а чтобы удержать. Я связываю тебя своим сердцем – тем, которое по собственному желанию отдала тебе без остатка. Я связываю тебя тем, что нельзя назвать ни сухим, ни влажным, что сделано не из металла, дерева или камня.

Она опустила в лампу сверкающий предмет, похожий на тонкую ленту, и Ару поняла, что она только что заключила в лампу Спящего. Внутри вспыхнул свет и озарил её ярким ореолом, а потом сразу же потух.

– Я должна была уничтожить тебя, но не смогла. И рисковать безопасностью Ару я тоже не могу, – продолжала Критика. – Я найду ответ, проверю все древние реликвии, прочитаю все научные труды. Я отыщу способ, чтобы освободить вас обоих: тебя и Ару. Обещаю.